Данная статья Л.С. Дементьевой (1946-2014) послужила предисловием к изданному сборнику духовных стихов А.К. Холмогорова.
Есть звуки, которые хочется слушать, есть слова, которые хочется повторять. Есть образы, которые навсегда врезаются в память. Есть мысли сокровенные, есть открытые, но как бы еще не услышанные, так как не имеют оболочки, чтобы стать узнанными. Однажды они облекаются в слова, идущие из самого сердца, и заставляют остановиться бегущее время и нас, проживающих это время. Потрясенные, мы понимаем, как долго бродили вокруг сокровища, цену которого способны постичь только теперь.
Мне приходилось видеть, как после исполнения Александром духовных стихов люди замирали, преображенные простыми словами и строгой мелодией. Внешне они оставались теми же. Но взор их обращался в глубины собственной сущности, в глазах читалось волнение, узнавание того, что было дано изначально и, оказывается, не было утрачено, но в суете житейской покрылось шелухой страстей, суеты, безверия, одиночества, надуманной ненужности и неприкаянности. Все мы младенцы до тех пор, пока Господь не призовет нас, не покажет нам нас же самих, нашу нужность Богу и нашу печаль о Боге. Каждый в глубине сердца понимает это, но глупенькое тщеславие не позволяет признать свою жизнь неполной, а себя — со всеми многочисленными друзьями, подругами, знакомыми, родными — одинокими на этой земле. Когда же возникает такое чувство, его глушат громкой музыкой, все новыми и новыми приятелями, порой досаждающими своими назойливыми речами и поступками. Но разве и в этом мы признаемся? Чтобы пробить толщу льда, нужен хороший удар, взрыв. Таким нравственным взрывом являются духовные стихи, собранные в этой небольшой книжице.
Они и возникли, подобно взрыву, хотя их автор не был чужд поэзии в юные годы, когда жил под родительским кровом в Забайкалье, на станции Талбага близ Петровского завода. В свое время там жили ссыльные декабристы. Сибирь всегда была известна людьми сильных характеров, об их вольнолюбии, одаренности многими талантами слагались песни и легенды. Когда-то никому не известный мальчик из Красноярска на деньги, собранные местными купцами «по подписке», проделал нелегкий путь к успеху, как он выразился, «верхом на осетре», в действительности — с попутным купеческим обозом: въехал в Москву, а затем в Петербург, чтобы через несколько лет покорить эти две столицы, прославив родную Сибирь.
Спустя немногим более ста лет тот же путь, но уже более цивилизованным способом, проделал Александр Холмогоров. Свой выбор он остановил на белокаменной столице — Москве, где и получил хорошее образование в одном из престижных творческих вузов. Скорее всего, в этом нет случайности. Мальчик, о котором мы говорили выше, шагнувший в историю великий русский живописец Василий Суриков, после окончания петербургской Академии художеств тоже ведь оказался в Москве. Тогда, в XIX в., Москва смогла всколыхнуть в нем то героическое, русское, что дремало в нескольких поколениях людей, пришедших в Сибирь с дружинами покорителя и открывателя новых земель Ермака Тимофеевича, и история заговорила в полотнах живописца.
Путь в Сибирь предков Александра был более трагичен. Принадлежавшие к числу тех русских православных людей, которых называли противниками официальной церкви, раскольниками, они оказались в Забайкалье в XVIII в., во второй его половине. Переселение их в Сибирь совершилось в результате предусмотрительной политики Екатерины II, не желавшей терять своих подданных, потенциальных налогоплательщиков, которых охотно принимала у себя, например, Польша, предоставляя им не только землю для жилья и хозяйствования, но и право свободно исповедовать старую веру. Семьи староверов, частью «выгнанные» русскими войсками из чужой страны, частью забранные в европейской России и на Украине, большими компактными группами были перемещены в Забайкалье. Здесь они образовали «локальные этноконфессиональные общины со своеобразным культурнобытовым укладом», получившие впоследствии общее наименование — «семейские». Об особенностях жизни «семейских» Забайкалья написано много научных исследований. Во всех подчеркивается, что народ этот, «сильный и здоровый», «не злоупотреблявший вином, табаком и распутством», дал Сибири «крепкий, здоровый, сильный и красивый тип» населения. К одной из этих семей генетически принадлежит автор сборника духовной поэзии Александр Холмогоров.
Когда речь идет о таких произведениях литературы, как духовные стихи, трудно выделить в этом поэтическом жанре одну ив условных тематических категорий: пейзажную, гражданскую, философскую или любовную. В этих, стихах, как и в лирической поэзии, проявляются самые глубокие переживания автора. Но эти переживания лежат не в области индивидуальной оценки мира и личных пристрастий в нем, что естественно и обычно для лирики, — они затрагивают гораздо более тонкую часть человеческого существа — его душу. Поэтому, если основным методом художественной выразительности поэта-лирика является самонаблюдение, личностная трактовка собственного переживания, для духовных стихов более характерна обобщенная нравоучительность, причем нравоучительность не навязчивая, а данная как реминисценция духовного опыта, пережитого не одним поколением христиан. Поэтому, читая стихи Александра Холмогорова, не удивляешься звучащим в них порой мотивам покаянных псалмов Давыда. Не случайно со времен церковного раскола древние духовные стихи сохранили исключительно старообрядцы, староверы (любое из этих названий не может претендовать на точность, поэтому не важно, какое из них мы употребим). Это доказывает глубокое понимание и эстетическое освоение староверами идей христианского вероучения, поскольку содержание духовных стихов основывается, прежде всего, на христианской литературе. Они же стали сочинять новые, обогатив корпус духовной поэзии иным содержанием, ранее не известными мотивами и переживаниями, привносимыми в стихи каждым последующим поколением. В то же время такие устойчивые оппозиции, как грех — праведность; скорбь — тихая радость и другие, являющиеся традиционными в содержании не только стихов Псалтыря, но и народной поэзии, откуда онтологически выросли «словеса золотые» духовных стихов, сохранились.
Эти особенности мы наблюдаем и в стихах данного сборника. Красной нитью в них проходит тема покаяния и ожидаемого спасения. Автор плачет о грехах, о грядущем Страшном Суде и воспевает покаяние в прегрешениях и благочестивую жизнь. Человек, «не познавший Богу воздаяния», уподобляется автором «сухой смоковнице», чья «жизнь без Христа, без молитвы и без покаяния», ...без любви, чистоты и без небесной Церкви ведет к погибели. Чтобы не истлеть, остаться живым за порогом «лютой смерти», надо претерпеть «брань», т.е борьбу, но не с общественным неустройством, а прежде всего с собственными страстями — любовью к светскому, «мирскому», надо преодолеть собственное сребролюбие, сластолюбие, человекоугодничество. Ничего, что в этом мире ты не будешь кем-то понят, над тобой посмеются, может, ударят тебя — эту «брань» тоже стоит преодолеть, потому что «претерпевший до конца спасется»: «Потерпи от всех своих невзгод, / будет время заново родиться». Смерть приходит, не спрашивая разрешения и не давая отсрочки, поэтому надо на земле готовиться к будущей жизни, ибо: «...поздно чистые одежды / стяжать низринувшимся в ров» (т.е. в ад). Смерть там, где напрасно прожита жизнь. Остаться живым и после смерти может лишь человек, «молитвой просветленный», с «Божьим страхом в глазах». Христос с теми, кто принял Его. Он оставляет следы там, «где видели, слышали, каялись».
Можно сказать, что молитвенное состояние свойственно автору стихов этого сборника. Обращение к Тому, чье Имя можно не называть, достаточно иметь Его в сердце — это не риторический прием, как может показаться не искушенному в вере читателю или слушателю, оно вполне естественно: «Не дай душе моей погибнути», «Мудрость Божия, приди» и т.д. Сорок один раз встречается на нескольких страничках сборника слово «молитва», дважды — однокоренное «мольба». А молитва — «неувядающая», «ясная», «благостная», «сияющая», «искренняя», «ночная», «строгая»; мольба «бескрайняя» и «кроткая». Если тишина, то «поднебесная», и она тоже подобна молитве: «стоит молитвой полной тишина». Молитвенный подвиг — тяжкий, но радостный труд, и автор не ждет похвалы себе, а «терпеливо и безропотно» просит, «чтоб остались в неизвестности / молитва и смиренный труд», и это тоже в духе традиций русской духовной поэзии, так и наличие славянизмов.
Стихи сборника можно условно разделить на две группы, в одной из которых говорится о пребывающих в Господе, в других речь идет о не познавших Его. Эпитеты, создающие образ, в том и другом случаях использованы весьма точно. Например, без Бога пути и помыслы — грешные; уста — хульные; совесть — больная; тьма — греховная. С Богом — «сердце мирное и покойное», «золотая сердца нить». Используются устойчивые эпитеты к слову «душа»: если она не с Богом, то «мятежная», «несытая», «обветшалая», «иссохшая», а если с Богом, то «смиренная», зрячая («и Солнце видит он душою» — как же иначе, если Солнце — Христос, ведь «самого главного глазами не увидишь», здесь уже область, не телесного, а духовного зрения). Такая вот нравственная дихотомия, также ведущая корни свои из народной духовной поэзии.
Одной из немаловажных особенностей стихотворной речи является ее ритмическая организованность. В древности они обычно писались (сказывались) как свободные, дисметрические стихи. В позднее время, под влиянием изменений в языке и в стихотворной его организации, появились стихи метрические, с четким чередованием сильных и слабых слогов, которые можно было группировать по два и по три в каждой стопе. Из стоп складываются собственно стихи — строки, из строк — строфы. В стихах А. Холмогорова также выявляется определенная закономерность, но в ней нет искусственности, сделанности, так как идет она не от стремления «проверить алгеброй гармонию», а непосредственно от материала, от той субстанции, которая диктуется темой самого стиха. Хореям и ямбам, придающим решительность и динамизм произведению, сопутствуют пиррихии, смягчающие ритмы и сообщающие строкам особенную напевность:
«Мудрость Божия, приди
Проведи меня духовно,
По стезям твоим законным
кротким сердцем утверди...» и т. д.
Еще одним традиционным качеством духовных стихов является особенность их воспроизведения: они поются. И если во многом сборник духовных стихов Александра Холмогоровa воспринимается как сборник обычных стихов (об этом говорят и стихотворные размеры, среди которых, кроме двустопных, можно встретить и трехстопный дактиль, местами — дактиллическую рифму, разнообразную рифмовку), то в данном случае автор выступает и как композитор. Его стихи предназначены для вокального исполнения. Мелодия к ним создается одновременно со стихами, иногда имеется несколько вариантов. Трудно описать это как процесс, наверное, не стоит и пытаться, но в исполнении Александра поражает отсутствие вымученности, отличающей работы некоторых современных исполнителей, в том числе содержание их песен, словесный узор.
К тому, что нами уже сказано о традиционном для духовных стихов содержании, можно добавить, что среди стихов покаянных, апокалипсических у Александра Холмогорова имеется несколько баллад: «Памяти протопопа Аввакума», «Тивериадское озеро», «Младенец». При этом сам автор не задумывался, к какому направлению, к какой форме будут принадлежать его стихи:
«О том один Господь лишь знает,
куда по смерти попаду.
Минуй меня и зло, и зависть,
и тягота порочных дум».
(Из неопубликованного)
Автор: Л.С. Дементьева
.
