Это рассказ о жизни семьи из пяти человек, прожившей около полувека в полной изоляции в тайге, в двухстах пятидесяти километрах от ближайшего поселения до того дня, когда их обнаружили геологи в 1978 году.

История семьи Лыковых в тайге и подробный рассказ о том, как отшельники появились в тех глухих местах, а также взаимоотношения данного семейства староверов с соседями и биографии отдельных ее представителей со слов Агафьи Лыковой повествует ее очевидец Сергей Усик. Повествование дополняют великолепные фотографии автора.

Первые старообрядцы в верховьях Абакана (Лыковы)

Как появились первые старообрядцы в верховьях Абакана? Почему уходили от цивилизации в горы? Как смогли выжить в экстремальных условиях, устоять в вере и сохранить свою самобытность?

Ответом на эти вопросы является повествование последней представительницы угасающего рода, с которой я знаком более восьми лет, четыре из которых прожил в верховьях Абакана. Долгими зимними вечерами, при свете керосиновой лампы Агафья Карповна Лыкова рассказывала мне о прожитом и пережитом.

Исключительные, от Бога, память и дар рассказчицы, а также незамутнённое ненужной информацией сознание, позволили ей окунуться не только в те события прошлого, участницей которых она была, но и услышанное от предков. Во время нашего общения у меня не раз возникало ощущение нереальности происходящего. Казалось, что передо мной сидит человек из далёкого прошлого и старше нас всех лет на триста.

Так что же послужило толчком для молодых Иосифа и Раисы Лыковых сняться с насиженного места? То ли желание правителя Земли Русской узнать количество подданных и своим указом повелевшего переписать народ; то ли кровавая расправа, устроенная жандармами в уральском городке Ялуторовск, когда двух священников Древлеправославной Церкви, заколоченных в бочки с гвоздями спустили с горы? Бог весть: история отношений между старообрядцами всегда была сложна и трагична. Когда же становилось особенно тяжко — будоражила душу мысль о благодатной стране, где всё по-божески, и правит той страной и народом в ней живущим мудрый и справедливый государь. Земли там плодородные, дождик вовремя и солнышко не жарит, и пребывают все в добром здравии, душевном и телесном…

Мечты русского народа о справедливости, а значит и счастливой жизни, воплотились в Сказание о Беловодье. Есть за китайской землёй страна, в которой живут истинные христиане, никем не преследуемые, трудятся и молятся во славу Божию под покровом Пресвятыя Богородицы. И если кто-то любопытствующий, или, что хуже, со злым умыслом попытается проникнуть в Беловодье — ничего он не найдёт и не увидит, кроме сплошного и белого, как молоко, тумана. Разве только особо чуткий услышит где-то вдалеке не то шум прибоя, не то колокольный звон, собирающий прихожан к вечерне.

Путь в Беловодье пролегал через сибирские просторы, Алтай, а затем уже через китайские земли. Многие кержацкие семьи, не выдержав длительного перехода, оседали в укромных таёжных местах. Тем более что земли, через которые они проходили, особенно предгорья Алтая, были весьма привлекательными для проживания. Климат там довольно мягкий, хотя бывает, к Рожеству или Богоявлению так мороз завернёт, что деревья рвет. Но глубокие снега надёжно укрывают землю. За лето рожь да пшеница отменным колосом наливаются. А травы не то, что в пояс — всадника на коне скрыть могут. А главное — от «власти антихристовой» подальше. Глядя на это великолепие, крестьянская душа стояла на распутье: или дальше идти, или синица в руках. К тому же, большинство понимало, что для Беловодья они не готовы — лишь бы от гонителей скрыться. Историю одной такой группы из сорока семей я узнал от Агафьи.

На китайской границе тамошний чиновный люд устроил переселенцам досмотр. Вышел конфликт. И всех, за исключением одной семьи, завернули обратно. Большая часть вернулась на Алтай, а несколько человек, во главе с братьями Скороходовыми, решили поискать место для жилья в верховьях Абакана. Зима настигла их в тувинских гольцах. Коней, не приспособленных к местным условиям (не могли тебенить, т.е. добывать, корм из-под снега) пришлось забить, чтобы не мучились. А когда идти стало совсем убродно — сделали лыжи, обшив их конским камусом, и свалились с гольцов в районе слияния трёх горных речек: Сектыозека, Ерината и Большого Абакана. А дальше вниз по реке ещё километров сто, пока не нашли подходящее место, где Абакан, вырываясь из скальных щёк, смиряет свой бешеный нрав, отражая отлогие склоны в зеркальной поверхности воды. Тут и решили остановиться. Как пережили ту зиму — одному Богу известно. Когда грянула дружная весна, пробуждая к жизни застывшую тайгу, народ огляделся и посчитал потери. Кто-то ушёл ещё ниже по реке, а иным это место глянулось: есть, где огород разбить и покосы добрые, скотинку завести можно. Да и тайга живностью богата — с голоду не умрёшь, а значит, будем жить.

Шло время. Шли и люди, убегая от гонений и пробираясь через сибирские таёжные дебри, надеясь на оседлую жизнь в удобном месте. Кто-то оставался в поселении Скороходовых, кто-то двигался дальше. Всем, желающим присоединиться к общине, братья устраивали своеобразный богословский экзамен, боясь проникновения в их окружение ересей. Дробясь на толки и согласия, беспоповская среда вызывала к жизни множество течений, чьи проявления веры носили подчас откровенно еретический характер.

Среди новоприбывших выделялись дедушка Афанасий и бабушка Елена, как ласково именует их Агафья. Видимо, детские впечатления из воспоминаний её отца об этих светлых стариках передались и ей. Прибыли они доживать свой век вдали от мирской суеты, посвятив отпущенное им время молитве и добрым делам. У лыковской детворы вскоре тоже появились сверстники: Кирил, Ефим и маленькая Матрона приехали на заимку с родителями Софоном и Федорой Чепкасовыми. Вся община состояла из пяти семей.

Первым делом, конечно, занялись строительством. Избы рубили сообща. Что-что, а топоры кержаки держать умели — непьющие, некурящие, здоровьем необиженные, дело своё знающие. Брёвнышко к брёвнышку так подгоняли — иголку не просунешь. Нижние венцы клали из прочной и долговечной лиственницы, а остальные стены выгоняли из кедровых брёвен, приговаривая:

«От кедры самый чистый и тёплый дух исходит».

Семейные ставили избы-пятистенки. Просторные и светлые горницы с обязательным передним углом для икон и налоя, куть с русской печью, лавки вдоль стен, да стол из колотых и струганных плах, авторитетно расположившийся посреди горницы, составляли интерьер христианской, крестьянской избы.

Старикам жильё срубили поскромнее, много ли двоим надо, но зато потолок не плахами, а брусом закрыли. И получилась самая тёплая изба. Дедушка Афоня занимался перепиской служебных книг: канонов или чего-либо из Писания. Бабушка Елена всё больше по хозяйству, да за детворой приглядывала, когда родители в тайгу уходили. Коровку-кормилицу сразу завели. Поэтому ребятишки частенько на шанежки-оладушки забегали. Добрыми и мудрыми были эти старики.

Однажды, кто-то из вновь прибывших стал обвинять соседей в том, что те картошку едят. Споры об этом уже поутихли, но в отдельных общинах особо ревностные «хранители старины» продолжали «завинять бесовское, многоплодное, блудное растение». Среди таёжников возникли разногласия. Тогда дед с бабой, зная, что без картошки им не прожить, собрали перед посадкой всех на сход и, чтобы помирить спорщиков, сказали:

«Сажать картошку будем, но с заветом. Помолимся и попросим Господа: если это растение Ему неугодно, а нам неполезно, то пусть какая-нибудь напасть случится и урожая не будет».

На том и порешили. А осенью столько накопали, что все сомнения отпали навсегда.

Вот так, жизнь, вдали от мировых потрясений, потихоньку входила в знакомое с детства для христиан русло. Весной, после Юрьева дня начинали посадку. Летом покос, заготовка ягод, грибов и прочих таёжных даров. Если выдавался орешный год, то всей общиной выходили на сбор кедровой шишки, лущили, просеивали и сушили орех. Не каждый год родит это, воистину, чудесное дерево, поэтому заготавливали впрок. Орех, при правильном хранении, четыре года лежит, не портится. В октябре после Покрова мужики уходили в тайгу на промысел пушнины. Добывали соболя, колонка, лисицу, белку. Особая удача, если кто-нибудь на реке выдру славливал — алтайцы одну шкурку на коня меняли. Добытую пушнину, излишки мяса и рыбы меняли на соль, муку, крупы и железо. А когда февраль-бокогрей приходил, начинали готовить дрова. Стылые берёзовые и осиновые чурки звонко разлетались от ударов колуна. Обычно, хозяин колет, а детвора укладывает в поленницу, чтобы за лето дровам просохнуть.

Но, чтобы у читателя не сложилось слишком благостное представление о таёжном быте, не нужно забывать, что описанные события происходили среди дикой первозданной природы, а выражение «медвежий угол» как раз про эти места. Полным хозяином тут был и остаётся доныне медведь. Обилие ягод, ореха, множество копытных: маралов, лосей, косуль — отличная кормовая база для этого зверя. Люди вторглись в его владения, а значит, нежелательные встречи и столкновения были неизбежны. И они не заставили себя долго ждать, особенно после того, как на заимке появилась домашняя скотина. И как часто бывает в подобных ситуациях — трагичное мешается с комичным.

Пропала корова у Михаила Скороходова. С утра пораньше, вооружившись, мужики отправились на поиски. Сразу за поскотиной стало ясно — медведь скараулил. По следам определили что да как и куда потащил добычу. Вдруг, слышат, рядышком ботало — бряк-бряк.

— Так это ж моя корова — молвил растерянно Михаил. — Неужто жива? Странно, столько кровищи, а она брякат. Мужики, а может это какая-нибудь из ваших, всё же…

— Да нет. Мы как прослышали, что твоя пропала — своих из стайки не выпускаем.

Так, разговаривая, выходят на небольшую поляну, а там косолапый лежит на спине и подбрасывает коровью голову вместе с боталом, играет. Покидает-покидает и к уху приложит — слушает. Застрелили, конечно.

А вот ещё случай. Бабы с ребятишками пошли по ягоды и наткнулись на задранного медведя. Видимо косолапые между собой что-то не поделили, вот один другого и порвал. Сбегали за мужиками. Те осмотрели поверженного. Шкуру решили снять, а тушу спалить, чтобы не растравливать оставшегося. А вышло наоборот. Следующим вечером, когда семья Лыковых отмолившись села ужинать, до их слуха донеслись непонятные звуки: не то бормотанье, не то шлёпанье губами.

— Осип, ты чё коней не закрыл, слышь, под дверьми фыркают, — спрашивает Раиса мужа.

Супруг встал из-за стола, открыл дверь — мать ты моя родная! — а он по двору разгуливает. Дверь тут же захлопнул — и на крючок.

— Ты, старый, явно ополоумел, рановато, вроде, закрючиваться.

А тот стоит — спиной дверь подпирает и только: «Мед… мед…». Тут уж Раиса поняла — что-то неладно. А когда из мужика с выдохом вырвалось: «Медведь!», Раиса тут же схватила миску с недоеденной кашей и, разбросав содержимое окрест, начала колотить посудой. Малые, не поняв, что происходит и почему мама шалит, недолго думая, решили её поддержать — когда ещё за столом побаловаться доведётся. И давай: миской об миску, миской об стол. Такой грохот поднялся! Придя в себя и отдышавшись, глава семейства решил глянуть в окно — не убежал ли зверюга. Облокотившись о подоконник, поднёс бороду к стеклу. А из темноты, с любопытством, смотрит на него хозяин таёжный. Ну, тут уж началось! Прямо, концерт для него устроили. На шум прибежали соседи и выстрелами отогнали незваного гостя. У Иосифа Лыкова, на ту пору, ружья ещё не было, и дворы на заимке были не так как в деревнях — забор к забору, а поодаль, по-хуторски, не лепились друг к другу — места хватало…

Год по году молодым прибавляет, а старикам убавляет. Из вчерашней малышни получились славные подростки: Дарья и Степан Лыковы, Кирил и Ефим Чепкасовы, Ермила Золотаев. Все были приблизительно одного возраста. Выросшие на природе, с детства у старших в помощниках и по хозяйству, и на охоте, рано освоили науку выживания. К пятнадцати годам юноша мог и дом срубить, и зверя в тайге добыть. Степан вплотную подошёл к этому возрасту — уже на щеках стал пробиваться рыжеватый пушок. Характером, лицом, статью походил на тятеньку. По всему было видно, что растёт такой же кряжистый, рыжебородый молчун. Дарья в маманьку удалась — рослая, красивая, рано округлившаяся. И внутренний склад, скорее, от Раисы Агафоновны. Вот только к молению и учёбе, хоть и способна была, но не прилежна. Как: ни старались родители — не смогли заронить ей в сердце искры усердия, которые были в Степане и в младших. А обучение в христианской семье начиналось с младенчества. С грудничком на руках становилась мама на утренние и вечерние молитвы. Первым делом складывала в двуперстие маленькие пальчики и ограждала малютку крестным знамением — держа его ручку в своей руке, накладывала последовательно на лоб, живот, правое и левое плечи. Одновременно читала Исусову молитву. Когда малыш начинал говорить, учили Богородичную и молитву мытаря. На пятом-шестом году приступали к азбуке и грамматике. Затем начальные утренние молитвы, полунощница и большой начал. После этого наступала очередь Нового Завета и Псалтыри. Так закладывались в маленькую голову основы христианской веры. К шести-семи годам ребёнок уже мог читать и писать. Понятно, что не в каждой семье придерживались этого правила. Где-то к учёбе приступали позже или с меньшей нагрузкой, в зависимости от способностей обучаемого.

Хоть и не было в Дарье Лыковой тяги к учёбе, зато в работе огонь-девка была, нарадоваться на неё не могли — во всём помощница надёжная. И даже, когда новую баньку со Степаном в два топора рубили — в семье-то прибыло, да и старая обветшала, — не уступала брату и в этом, сугубо мужском, деле. Одна печаль была у родителей — как только солнышко за горизонт скроется, девка не к налою, а на вечёрки рвётся, где можно вволю с парнями побалагурить. А братья Чепкасовы и Ермила Золотаев глазами её уже до дыр протёрли. Молодость — она и в глухой тайге — молодость, и ничего с этим не поделаешь. А посему — пора девку к замужеству готовить, — решили Иосиф с Раисой. И Василий Золотаев вовремя пришёл. Посидели, повспоминали, как сами на вечёрки ходили, на одной из которых оболтус Васька чуть избу у сродной сестры не спалил — куделю лучиной поджёг, а Раиса шалуна за чуб оттаскала.

Потом, уже в дверях, как бы невзначай, Золотарёв-старший намекнул:

— У Ермилы мол, только и разговоров, что про вашу Дашутку. Не породниться ли?

Переглянулись Лыковы, усадили обратно гостя, и давай вести обстоятельный разговор.

— Дело хорошее. Мы тебя давненько знаем и ты нас, и родители наши в один собор ходили. Отчего же не породниться? Вот только Дарье шестнадцатый пошёл, а Ермиле — семнадцатый. Не рановато?

Да я не про завтра разговор веду. Дело несрочное. Давай, годок выждем.

— Добре! Вот, после Рожества и засылай сватов.

На том и порешили.

Читатель уже, наверное, задался вопросом: что за вечёрки такие? Обычно, выбиралась самая просторная изба, где несколько семей, после управы по хозяйству, собирались зимними вечерами. Бабы и девки занимались прядением, вышиванием, пряли холстину. А где девки, там и парни. При тусклом свете лучины или свечи происходили первые притирки и приглядки между молодыми…

Керосиновые лампы у староверов были не в чести. Помнили они древнее предание: «Будет буйный, адский огонь. Если кто занесёт его в дом — святость из икон выйдет.

И если случится мертвец в доме том — изнести его, яко пса смердящего». Вот такие строгости. Но тот, кто бывал в других деревнях и видел, насколько ярче и удобней с лампой — начинал измышлять что-то подобное и для себя.

На Зайцевой заимке, что на Алтае, один умелец сколотил ящик с дверкой, без верхней и боковой стенок, и пристроил к окну с улицы. Так и освещался, снаружи. В Тишах на такое «святотатство» не пошли. Экспериментировали с лучиной: методом тыка пытались добиться более яркого горения. Оказалось, если сырое берёзовое полено положить на ночь в уже протопленную русскую печь, а затем наколоть лучинок и досушивать уже традиционным способом — такая, предварительно запаренная лучина, горит ярче.

Второе по значимости детское воспоминание Карпа Лыкова — похороны дедушки Афанасия. Этой же зимой провожали почтенного старца. Как жил, так и умер на восьмидесятом году — светло и спокойно, заранее приготовив себе кедровую домовину. И попросил Иосифа Лыкова, чтобы тот позаботился в дальнейшем о бабушке Елене.

Отношение к смерти у людей прошлого было диаметрально противоположным нынешнему пониманию этого венчающего земную жизнь события. Для христианина это был не конец существования, а переход в иное состояние, к другой форме жизни. Трагедия заключалась вовсе не в самом факте смерти как завершении плотского бытия, а в том, что человек мог преставиться без покаяния…

Вот ещё одна картинка из детства. Десять лет было Карпу, когда однажды, зимним вечером старший брат Степан спросил его:

— Ну, что Карпа? Пойдёшь со мной на Бедуйское озеро за тайменями?

— А тятя отпустит?

— Отпущу, отпущу, — отозвался Лыков-старший. — Пора и тебе, Карпуша, узнать настоящей жизни таёжной.

Очень обрадовался Карп этому приглашению. Хоть и вырос среди леса, но так, чтобы на несколько дней, с ночёвками у костра, тем более зимой — такого ещё не было!

— А когда пойдём? — с нетерпением спросил он.

— После Богоявления будем собираться. Пусть день немного прибудет, — ответил Степан.

Через день после праздника, на лыжах с нартами, с утра пораньше, отмолившись, тронулись в путь.

Три дня ходьбы до тайменьего озера. Сначала вверх по Абакану километров пятнадцать. Затем по Бедую ещё километров двадцать пять. На этом притоке Абакана нет водопадов, как на большинстве горных речек. Поэтому рыба беспрепятственно поднимается вверх до самых истоков и зимует в высокогорном озере. Облюбовал этот водоём и таймень. Из местных рыб он считается самым вкусным. И заезжие купцы в Таштыпе и Абазе отдавали ему предпочтение. Вес отдельных особей иногда доходил до ста килограммов. Если кому-то удавалось изловить такого гиганта — вот где была удача так удача, — никакого мяса не надо. К тому же, из кожи этих великанов шили обувь… До озера добрались без приключений. Конечно, зашли на Горячий Ключ. Отогрелись в единственной на маршруте избушке и поплескались в целебных водах. Остальные ночёвки были у костра. Степан не раз уже ходил за тайменями, поэтому знал лучшие места для стоянок. Главное, чтобы рядом было побольше сухостойника. Сначала разгребали снег и разводили костёр на месте будущей «постели». Затем ужинали и готовили двухметровые сутунки для надьи. На это уходило два-три часа. В сумерках отгребали не прогоревшие угли в сторону, а прокалённую землю застилали пихтовыми и кедровыми вепсами. Натягивали холстину, которая служила одновременно и навесом и экраном, отражающим огонь и тем самым усиливающим теплоотдачу. После этого «заводили надью»: укладывали рядом два кедровых бревна, а сверху клали берёзовое сырое. От этого огонь не был таким буйным и горел дольше и ровным пламенем. Еловые и пихтовые дрова не брали — уж очень сильно «стреляют», можно пропалить одежду. В течение ночи Степан парту р>аз накатывал брёвна на огонь, а Карп млел на мягких, душистых пихтовых ветвях, укутавшись в тёплую лапотину. Прогретая земля до утра отдавала тепло через ароматную «перину».

На озере место для ночлега было оборудовано более основательно и со всей таёжной предусмотрительностью. На солнцепёчном южном склоне горы, под надёжной защитой мощного предгольцевого кедрача, был построен небольшой сруб. Четыре ряда брёвен возвышались над землёй — человеку по грудь. Эту конструкцию венчала крыша из колотых плах, поставленных шалашом. В центре сруба находилась железная печурка, труба которой, для экономии места и дров, коленом выходила на тыльную стену. А по бокам от печи располагались нары. Построили эту заежку Степан с отцом лет восемь назад на месте старого тувинского становища. С тех пор почти каждую зиму, на недельку, вырывались Лыковы ловить тайменей. Вот только на этот раз вместо себя Иосиф отправил меньшого — пусть привыкает, пора смену готовить.

Кому хоть раз довелось приобщиться к сидению зимой над лункой, тот на всю жизнь становится приверженцем этого вида рыбной ловли. Особенно, если это не праздная забава, а жизненная необходимость. Вот так же крепко, как первый аршинный таймешёнок, вытащенный Карпом на лёд, зацепился он за крючок, именуемый зимней рыбалкой.

Гигантов в этот раз поймать не посчастливилось, но одного пудового и парочку поменьше удалось выдернуть. Остальной посильный вес добрали мелочью, как говорится, «от двух до пяти». Обратный путь, хоть и с грузом, но по пробитой лыжне и вниз под горку, дался легче и быстрее.

Уже на Абакане, когда до Тишей оставалось меньше десяти километров, произошло непредвиденное. За время пребывания братьев в верховьях случилась оттепель, а потом снова всё замело. Это самое неприятное для путешествующих по реке. Сначала лёд снизу проедается, а затем переметается свежим снегом. Подобных ловушек на Абакане, особенно в конце зимы, предостаточно. В одну из таких промоин и влетел с ходу, шедший впереди Степан. Хорошо, что успел перехватить посох поперёк. Поэтому не ушёл под воду с головой, а повис на нём. Кинувшемуся на помощь Карпу заорал:

— Назад! Я сам!

Благо, промоина была небольшая, а течение несильное и лёд не стал ломаться дальше. В противном случае лыжи затянули бы под него. Потихоньку, отжавшись на руках, Степан осторожно перевалил тело на ледяную поверхность. Настоящий страх испытал тогда Карп. Страх за Степана и собственную беспомощность. На берегу развели костёр. Пока Степан стягивал мокрую одежду, Карп быстро нарубил сучьев. Пока сушились — наступил вечер, и поэтому решили заночевать на месте. Идти в потёмках по такому льду, конечно же, не отважились.

На следующий день, к обеду, рыболовы прибыли домой.

— А мы вас ещё вчера к вечеру ждали, — с порога заявила выбежавшая навстречу Анютка.

— Да вот, задержались, — ответствовал Карп.

— Что-то случилось? — уже после приветствия спросил глава семьи.

— На прикорм налимам чуть не ушёл, — признался Степан. — В промоину влетел. Вот и пришлось сушиться и ночевать.

— Где?

— Ниже Бедуя.

— Говорил я тебе не раз, что в районе бедуйских ям самые опасные места. То ли горячий ключ так влияет, то ли ещё что, но такого рыхлого льда нет нигде по Абакану. А Карп как?

— Бог миловал, я один. Даже нарты на льду остались.

— Ну, добре. Слава Богу, легко отделались. Впредь наука будет. Идите в баню, грейтесь. Мама ещё вчера топила — вас ждала. Анютка! Бегом, подбрось дровишек, поди совсем-то ещё не простыла.

Немногие прислушиваются к советам старших. Пока сами шишек не набьют — опыта не наберутся. Степан и Карп на всю жизнь запомнили коварство замёрзшей реки.

В мире уже отгремела Русско-японская война — предвестница грядущей беды. Весть о ней дошла и до заимки, став для староверов ещё одним свидетельством приближения конца света. А вышедший в 1905 году царский указ «Об укреплении начал веротерпимости», открывавший перед старообрядчеством новые возможности, всё же не добавлял оптимизма наставникам, говорившим своей пастве:

«Это послаба ненадолго, грядут ещё лютейшие времена».

После кончины дедушки Афанасия наставником в Тишах, при всеобщем одобрении, стал Иосиф Ефимович Лыков, а поселение на Абакане стали называть Лыковской заимкой. В промежуток между войнами, японской и германской, в Тиши переехали ещё несколько семей: Самойловы, Ярославцевы, Русаковы и Гребенщиковы.

Иван Васильевич Самойлов был приёмным сыном Скороходова-старшего, и поэтому заселился в пустовавший всё это время дом Василия Степановича. А заселяться было кому. Семейство Самойловых состояло из двоих мужчин — самого Ивана Васильевича и его старшего сына, наследника Фёдора и женской его части — жены Марфы Власиевны и трёх малявок-красотулек: Пелагеи, Евдокии и Харитины. Супруга Ивана была из зырян. Взял он её за Пермской землёй. Как говаривал Карп Осипович: «Шибко красивая была, и девчонки в неё пошли». Фёдор был двумя годами младше Карпа Лыкова. Мальчишки сразу сдружились. Правда, это не помешало им сначала, как водится, пободаться за лидерство. Анютку же самойловские девчонки приняли в свою компанию.

Остальные вновь прибывшие выбирали участок, корчевали тайгу под огороды, ставили избы, чистили заросшие поляны под покосы. Короче, занимались привычным для староверов делом…

Много народа ушло в таёжную глушь за первую четверть двадцатого века. Не только в Тиши шли люди. На Малом Абакане тоже обосновалось несколько семей. О Зайцевой заимке я уже упоминал. А с заимкой Дайбовых познакомимся поближе. В будущем судьба Карпа Лыкова будет теснейшим образом связана с этим местом, вернее с девочкой Акулиной Дайбовой, но это произойдет только через пятнадцать лет… На левом берегу Бии, одной из двух главных рек Алтая, находится хуторок Дайбово. От основателей его осталось только название, да несколько уцелевших, почерневших от времени изб. Но, даже по прошествии стольких лет, эти безмолвные свидетели дают нам понять, как бережно относились люди к своему жилью и земле, которая их кормила. Через горы, напрямую, между заимками километров сто пятьдесят, но климат на Бие значительно мягче. От заимки Дайбовых остались пара изб да название, а от Тишей не осталось ничего…

1913 год. Империя празднует трёхсотлетие Дома Романовых под всеобщее ликование, за год до мировой мясорубки. На Абакане тоже свой праздник. Жизнь, благодаря Галактиону Саночкину, стала слаще в самом прямом смысле. Собрал Галактион от своих пчёлок первый взяток. Ещё по приезде задумал он устроить на заимке пасеку. В первую весну, когда сошёл снег и полезли первоцветы, Галактион всё ходил-высматривал медоносы. Оценил по достоинству это место. Всё тут было: и раннелетний взяток с жёлтой акации, и вербы, и основной — с кипрея (иван-чая). Понял мужик, что тут можно поставить с десяток-другой уликов. И после того, как обустроился на новом месте, стал думать, как доступить пчёл. Было несколько возможных вариантов. Первый — через перевал на конях, завезти с Алтая; второй — по реке с Таштыпа летом, на лодке, где бечевою, где на шестах, поднять. Или зимой, по санному пути. С Алтая ближе всего, но и тяжелее. Летом на лодке — слишком долго и тряско, пчёлы могут не перенести дороги. Остановился на зимнем варианте. Заранее договорился с таштыпским пасечником. Выбрал две сильные семьи. Сошлись в цене. И весной следующего года, с Божьей помощью, пчёлы начали облёт незнакомых мест.

За пять лет довёл количество семей до десяти. Мёда хватало не только своим, но и с соседями делился. Мёд — это, конечно, очень хорошо, вкусно и полезно, тем более, что староверы сахар не брали. Но, для верующего человека воск, производимый пчёлами не менее важен. Раньше его доставали из жилых мест с большим трудом. А тут свой. Конечно, в будни на освещение не держали. А вот все праздничные службы проходили в дальнейшем при восковых свечах. И ещё один, как бы вторичный продукт получался при варке вощины. В сладкую медовую воду добавляли пергу и через пару месяцев получали медовуху. Так что жизнь стала не только слаще, но и веселее. Кержаки в пьянстве особо не отмечены. А сорокоградусную и подобные ей напитки не употребляли вовсе. Но вино своего производства, а в данном случае — медовуху, в престольный праздник даже монастырский устав позволяет выпить. И повод, очень даже существенный, нашёлся. Решили земляки, два Ефимовича: Иосиф и Галактион, породниться.

— У тебя девка, у меня парень в гляделки уже играть начали. Наверное, и нам пора внуков нянчить, — решили за молодых родители.

Степан не Дарья, перечить не стал. Зиновия тем более, даже рада-радёшенька. Глянулся ей Стёпка больше всех заимковских парней своей огненной бородой и покладистым характером. Не стали откладывать это дело надолго. После Покрова Пресвятой Госпожи Богородицы и отгуляли свадьбу. Зиму молодые прожили в родительском доме, а по весне Степан начал возводить собственный. Карп, входивший в подростковый возраст, вовсю помогал старшему брату.

Три последних спокойных года прожили таёжники без всяких потрясений. Первая мировая война мало затронула глухой угол империи. Василий Золотаев нашёл-таки своему Ермиле невесту на стороне, и чепкасовские Кирил и Ефим обзавелись семьями. Когда же Иван Новиков, живший на Лебяде, пришёл осенью на заимку с новостью о том, что в Петрограде произошёл переворот и к власти пришли какие-то большевики, то расслабленные двумя десятилетиями спокойной жизни кержаки не восприняли это известие всерьёз:

«Мы живём далеко от ихнего Питенбурга, в мирские дела не касаемся, а то, что они там из-за власти друг дружку за бороды таскают, так нам какое дело. Одного царя скинули — другого поставят, чай не впервой».

Но, когда началась гражданская война, и на заимку потянулся народ в надежде пересидеть в безопасности смутное время, до них наконец-то дошло, что это не просто дворцовый переворот, а нечто большее. Вспомнили пророчество Исайи о конце света, и что пойдёт брат на брата, а сын на отца…

Случай на Малом Абакане с Осипом-подголёшником произошёл в конце тридцатых, в самом разгаре массовых репрессий, чинимых богопротивной властью.

Вот что говорит Агафья об этом:

«Власть от Ленина такая богопротивная вышла, какой ещё не было».

Не сразу докатилось кроваво-красное колесо до верховий Абакана. До середины двадцатых годов Тиши соответствовали своему названию. Среди бушующего океана страстей людских и событий, вздыбивших страну, на заимке, прикрытой с запада отрогами Абаканского хребта, сохранялось относительное спокойствие. Один лишь раз, летом 1918 г. отряд красноармейцев заявился в посёлок, поражая таёжников обилием оружия и новой формой. «Люди вроде русские, а знаки и одёжа жидовские», — вспоминал Карп Осипович, которому в ту пору пошёл семнадцатый год. Искали большевики сбежавших колчаковцев. Где-то вниз по реке, в районе Таштыпа был бой, и красные захватили в плен 60 человек противника. Разули, раздели, поставили над обрывом и расстреляли. Потом, когда пересчитали трупы — получилась недостача. Вот в поисках беглецов отряд и вышел на заимку. Естественно, устроили обыск. Узнав, что Осип Ефимович старший — начали с избы Лыковых. Найдя в доме колчаковские деньги, командир отряда поднял крик:

— Ага, Колчака ждёте!

— Никакого Колчака мы не ждём.

— А деньги откуда?

— Человек за мясо рассчитался.

— Какой человек?

— С прииска. Сказывал — щас такие в ходу. Я не хотел брать, да у него, кроме этих бумажек, ничего больше не было. А мясо шибко просил. Вот и пришлось уступить.

— Где беглых укрываете? Сказывай дед, а не то худо будет!

— Не знаем мы никаких беглых. У нас эти дни никого не было.

— Ну, старик — смотри! — и для большей убедительности выхватил шашку из ножен. — Если кого найдём, или хоть след малый — всю заимку порубаем!

Не найдя никого и ничего подозрительного, напоследок, командир заставил Лыкова-старшего потоптать деньги с портретом адмирала и отряд завернул обратно.

И после этого случая Тиши лет на пять-семь выпали из поля зрения Советской власти. За это время посёлок разросся ещё на несколько дворов. Приехали искать убежища в надежде, что лихолетье вот-вот закончится и раскрученный маховик классовой борьбы их не зацепит, семьи Рогалёвых, Долгановых, Часовниковых и Берсенёвых, а также отец Ефросин, дедушка Назарий с сыном Исаем.

На Алтае и в предгорной части Хакасии события начала двадцатых годов развивались намного динамичнее и трагичнее. Мама Агафьи — Акулина Карповна Дайбова рассказывала детям, что творилось на Алтае в районе их заимки. После того, как были разбиты основные части адмирала Колчака, а затем и атамана Соловьёва, небольшие, мобильные, хорошо вооружённые отряды стали прочёсывать деревню за деревней, заимку за заимкой в поисках укрывающихся белогвардейцев. Один такой отряд из тридцати человек после карательного рейда, с награбленным добром, остановился в Дайбово на ночлег. Бахвалились подвыпившие выродки как порубали несколько дворов в деревне Кибезень за то, что селяне дали временный приют нескольким офицерам армии Колчака.

Когда красные ворвались в деревню, белогвардейцев на месте не оказалось. Эта небольшая группа, как и многие другие, пыталась пробиться через Монголию в Китай и остановилась в Кибезени запастись продовольствием. По договору с местными мужиками условились за провиант поработать пару деньков на лесосеке, заготовить дров на зиму. Уверены были колчаковцы, что далеко ушли от преследователей. Поэтому и приняли это предложение.

Выяснив, где белые, отряд двинулся на деляну. По дороге и захватили врасплох незадачливых вояк. Вернувшись в деревню, за банькой постреляли пленных. После чего стали выяснять: кто кормил, у кого ночевали, кому дрова готовили. Не знали деревенские, что их ожидает, и чтобы смягчить сердца палачей староста сказал:

— Вдовой бабе помогали с дровами.

— Тащи её сюда, ребята, — приказал командир отряда.

Тем временем отделили ещё нескольких человек, помогавших белогвардейцам. Когда привели несчастную женщину на скорый суд и стали глумиться над ещё нестарой вдовицей — кинулся старший сын защитить мать и рухнул, разваленный надвое комиссарской саблей к ногам матери.

— Руби их, сук! — гаркнул командир. — Будут знать, как контре пособлять!

От Кибезени до Дайбово километров семьдесят. Простыли, видимо, вояки после мясорубки, пока ехали. На заимке никого не тронули, только запасы в подполье пострадали — всё варенье и соленья съели. Поутру, опохмелившись, отряд убрался восвояси.

Эти два инцидента были всего лишь отголосками тех событий, которые происходили на юге Западной Сибири. Широко ходил атаман Соловей со своим отрядом, состоявшим из местных мужиков и остатков колчаковской армии. Несколько лет соловьёвцы не давали новой власти утвердиться на местах. Только после того, как на повстанцев были брошены регулярные части Красной армии и проведены карательные рейды против местного населения, поддерживающего атамана, Соловьёв с отрядом в две тысячи сабель ушёл через Туву и Монголию в Китай.

Агафья отрицает причастность кого-либо из жителей Тишей к сотрудничеству с соловьёвцами. И это понятно. Тятенька об этом или не рассказывал, или строго-настрого наказал детям никому и никогда об этом не сказывать. Однако есть сведения, что Степан Лыков и Софон Чепкасов были проводниками у отряда «белобандитов» и вывели их через верховья Большого Абакана и речки Чульчи в Чулышманскую долину. Какое-то время отряд ещё потрепал нервы красным на Алтае, после чего ушёл за границу.

Отношение старообрядцев к Советской власти вначале, думаю, было, как и большинства народа, выжидательное. Сперва не поняли, что происходит. После надеялись — авось пронесёт. А потом уже стало поздно. Пока новая власть укоренялась в городах и крупных районах, до таёжных заимок у «советов» руки не доходили. И в этом временном затишье у кержаков возникло обманчивое чувство успокоенности, а круговорот повседневной жизни вернул глубинку к привычному укладу. Тем более, в Тишах забот прибавилось от пакостившего в округе медведя. Растравившись хуторской кобылой, зверь скараулил телёнка свата Галактиона и вокруг пасеки наследил. «Всё, пора прибирать разбойника, пока всю скотину не извёл», — решили мужики. Однако не так-то просто оказалось осуществить задуманное. На редкость хитрым и дерзким был зверюга. Не единожды мужики с собаками по горячему преследовали медведя, но всякий раз возвращались на заимку с пустыми руками.

— Ну, что ж. И на этого хитреца приманка найдётся, — сказал Софон, — будем строить кулёму.

В том месте, где пакостник задрал первую жертву, построили из толстенных брёвен небольшой, три на два метра, сруб. Потолок тоже заложили охватными сутунками и завалили камнями. В стенах прорезали бойницы для стрельбы. Вся хитрость состояла в том, чтобы заманить зверя в эту «избушку». Дверь в ней открывалась не как обычно, а наподобие дверей в купейном вагоне, только не в сторону, а вверх. И вот, если хищник входил внутрь, привлечённый запахом падлы, находящейся в дальнем от входа углу и начинал ворочать приманку, то сбивал насторожку и дверь падала вниз, расклиниваясь в пазах, закрывая пленника наглухо в бревенчатом каземате. Построили, насторожили и стали ждать. Сначала проверяли каждый день, потом через день — медведя всё не было. Дней через десять стали посылать на проверку парней. При этом строго наказывали: если увидят, что дверь захлопнулась — бегом за мужиками. Уж больно велик был косолапый. Не стало медведя и в окрестностях. Если прежде, чуть не каждый день, обнаруживалось его присутствие, так что хозяйки детей и скотину боялись за ограду выпустить, то теперь только старые следы напоминали о прежних безобразиях.

И вот, однажды, пошли проверять ловушку братья Лыковы. Хоть и младше на пять лет Евдоким Карпа, но крупный получился парнишка. В свои пятнадцать был выше и плечистее брата, а ведь тот и сам к середнячкам не относился.

Увидев, что кулёма пуста, братья завернули обратно и вот тут на ребят выскочил медведь. В одно мгновение зверь подмял Карпа — тот даже винтовку не успел вскинуть. У Евдокима была старенькая шомполка. Стрельнул раз, да от неожиданности промазал. Перезаряжать — это целое дело, а Карп орёт, взывает о помощи: «Стреляй, братка, стреляй!» Тогда Евдоким, перехватив ружьё, как: дубину, ринулся на душегуба. Пару раз хорошо саданул по башке — зуб выбил. Конечно, михрянтий такого обращения с собой не потерпел и переключился на меньшого. Карп в это время дотянулся до винтовки, но не успел как следует прицелиться, как хозяин тайги, почуяв, откуда исходит настоящая угроза, опять ринулся на поверженного. Пару пуль он всё же успел всадить прежде, чем медведь опять навалился на Карпа всей своей тушей. Евдоким, которому досталось меньше (только левое плечо изгрыз), вспомнил, наконец-то, про нож и сгоряча, не чуя ни боли, ни страха всадил тесак: в бочину зверю по самую рукоять. Тот взревел от боли и бешенства, одним разворотом отбросил Евдокима на несколько метров, ринулся опять на младшего брата, отвалившись от Карпа, но замер на секунду и заковылял, орошая свой след кровью, в тайгу. Что остановило медведя, почему не пошёл до конца? То ли не ожидал такого ожесточённого сопротивления? То ли молитва, творимая Карпом всё это время, помогла? Или раньше братьев слухом своим звериным услышал лай собак и крики людей спешащих на помощь? Так или иначе, но, хищник отступил.

Кинулся Евдоким к лежащему брату:

— Карпа, живой?!

— Живой, живой, — отозвался Карп.

Осмотрев израненные ногу и руку и не найдя переломов Евдоким сказал:

— Надо как-то домой идти.

Помог старшему брату подняться на ноги — кое-как тот стоял на ногах и не мог ступить на истерзанную ногу. Тогда Евдоким взвалил брата на спину и попёр на заимку. На полпути встретили поселковых мужиков с собаками. На заимке услышали выстрелы и поспешили на выручку парням. Софон со Степаном, забрав собак, ушли добивать зверя. Отец, сват Галактион и Фёдор Самойлов остались оказать первую помощь раненным. Только после того, как Карпа перетащили домой, обработали и перевязали раны — вернулись Степан с Софоном и притащили медвежью шкуру. После того, как увидели жители Тишей, с каким великаном вступили в борьбу братья Лыковы — даже опытные охотники стали с уважением относиться к ребятам. Ведь надо же: смогли одолеть гиганта и не бросили друг друга в беде. Каково! Пятнадцатилетий парнишка, защищая брата, кинулся на пятисоткилограммового зверя! В дальнейшем выяснилось, почему медведь вёл себя так нагло. Разделывая тушу, нашли старую ружейную пулю. Подранок оказался. Вот и мстил людям.

Полтора месяца проболел Карп. Каждый день промывали раны травяными отварами: использовали и кровохлёбку, и зверобой с подорожником. Мазь готовили на основе сливочного масла, т.н. сварка. Отец Ефросин посоветовал лишайник парме́лию («порезную траву»), которую использовали уральские казаки для быстрого заживления ран. Ухаживала за братом Дарья, приехавшая погостить к родным. Непросто сложилась её жизнь в Турочаке. Макар старался не давать жену в обиду, но многочисленные невестой и свекровь невзлюбили чужачку. Как ни старалась Дарья — никак не могла принять новый уклад. С самого детства следовала она старому житейскому строю. Резали ей слух изменённые молитвы и отличия от привычного бытового поведения. День за днём копилось недовольство в душе у Дарьи Осиповны. И начала она потихоньку переучивать Макара на старый обряд. Муж не стал противиться, так любил и уважал супругу. Но вот родня… Стали возникать сложности. За бездетность вся вина возлагалась, конечно, на Дарью. Оставался один выход — перебраться в собственный дом, который Макар начал рубить ещё в прошлом году. Вот с таким настроением приехала она к родным. Уход за братом немного отвлёк её от невесёлых дум.

Видя, что дочь чем-то озабочена, родители принялись уговаривать Дарью остаться в Тишах. Не согласилась она на уговоры. Наоборот, стала младшую сестричку подбивать уехать с ней в Турочак. Анютке — главной радости родительской, исполнилось семнадцать: и послушная, и смышлёная и статью удалась. Росла девочка в других условиях, нежели Даша. Если у старшей, кроме Ермилы да Кирила с Ефимом, больше и сверстников-то не было, то Анютке было из кого выбирать среди многочисленной детворы. Десятка три дворов к тому времени было уже в Тишах. Как исполнилось Аннушке пятнадцать — отбоя от женихов не было. Многие к ней сватались. Но главным ухажёром и женихом считался Федька Самойлов, друг Карпа. Да и ей он нравился. Поэтому предложение сестры отвергла. А после Ильина дня за Дарьей приехал Макар и забрал её…

В начале двадцатых годов прошлого века через заимку прошло много народа. Были и колчаковцы, и соловьёвцы и просто «ребята-ёжики — в голенищах ножики». Приходили и останавливались в Тишах и единоверцы и люди других вероисповеданий. Жил одно время у Софона Марковича латыш. Каким ветром занесло его в такую глушь? Да, наверное, тем же, что и остальных. Недолго пожил, болезный оказался, вскоре помер. Веротерпимее стал народ, когда все поняли, с кем столкнулись. Конечно, в обрядах и быту не смешивались. Но такого резкого отторжения «других» на заимке у многих не стало. Советская власть одинаково плохо относилась ко всем, без различия вер. Любая религия была чужда и ненавистна большевикам. На заимке знали о генеральной линии партии, но большинство поселян надеялось, что до них не доберутся. И только после прихода Ивана Новикова летом 1924 г. принесшего очередную недобрую весть, зашумел народ. Собрались на сход, стали спрашивать Ивана — что да как. А дело было в следующем. Новая власть принялась переписывать и ставить на учёт всех староверов, объединяя их в артели. Всколыхнула эта новость таёжников. Заволновались:

— Неужели и до нас доберутся?

— Скорее всего, таки доберутся, — отвечал Новиков. — На Алтае уже многие заимки в артели согнали, а если кто противится, тех и вовсе забирают в тюрьму.

Услышав такое, вспомнили поселяне дедовское «бегати и таитись». Вспомнить-то вспомнили, но только по прошествии тридцати лет трудной, но вольной и спокойной жизни, а именно столько прожили Лыковы в Тишах. Ох, как тяжело расставаться с нажитым и оставлять место, где думали дожить до конца своих дней. Однако именно Лыковы были инициаторами уходить дальше. Степан, не раз бывавший в вершине Абакана говорил, что есть хорошее место верстах в восьмидесяти повыше Тишей, где в Абакан впадает речка Каирсу. Горы там, конечно, повыше и склоны покруче и нет таких покосов, как окрест заимки, но для нескольких семей места хватит. Решили снарядить мужиков и хорошенько обследовать ту местность, а по возвращении уже думать, как поступать дальше. Так как Степан уже не раз бывал в тех местах — решили послать его. В компаньоны он взял брата Карпа и Исая Назаровича. Об этом новом в повествовании персонаже хочется рассказать подробнее.

Когда в 1978 году геологи обнаружили в тайге семью Лыковых, то об этом, вскоре, благодаря публикациям в центральной прессе, узнали в Таштыпе и Абазе. Некоторые, не совсем сведущие в этой истории люди, взялись уверять местное руководство и спецкоров всевозможных изданий, что Карп Осипович Лыков — бывший офицер царской, а затем и колчаковской армий. И нечего, мол, о нём писать, а надо его, подлеца, погубившего не один десяток борцов за светлое будущее всего человечества и Таштыпского района в частности, предать суду и посадить в тюрьму, а лучше сразу расстрелять. Так вот, заверяю вас, мои читатели — не был Карп офицером. Офицером, точнее, прапорщиком был Исай Назарович. Он действительно воевал сначала в германскую, а затем и в гражданскую в рядах армии адмирала Колчака. Уроженец города Томска, коренной сибиряк, из челдонов. Закончил перед Первой мировой школу прапорщиков. После поражения Колчака успел забрать отца и скрыться в Саянских горах. Был схвачен отрядом красных, ранен, бежал. И уже после этого появился в Тишах. Конечно, об этом тогда никто не знал. Всё вскрылось значительно позже. В биографии этого человека были и сталинские лагеря, и штрафной батальон во время Великой Отечественной, немецкий плен и концлагерь, затем опять лагерь, но уже советский. Последние лет тридцать Исай Назарович жил в глухой тайге на Енисее. Эта заимка была скрыта от случайных людей и властей даже тогда, когда «Таёжным тупиком» зачитывалась вся страна. Четыре года не дожил до своего столетия этот, воистину, уникальный человек. Посчастливилось читать его дневники, в которых он описывал не столько свою жизнь, сколько пытался проникнуть в исторический смысл и трагедию раскола и излагал свои взгляды на современную историю. Обладавший энциклопедическими знаниями и совершенной памятью, он цитировал целые абзацы не только из древних церковных, но и светских книг по истории и философии.

А пока отряд из трёх человек и двух вьючных лошадей на четвёртые сутки добрался до устья речки Каирсу. Два дня ушло на поиски подходящего места для будущего посёлка. Из опасения быть вскоре обнаруженными в пойме Абакана смотреть не стали. Решили исследовать отлогий юго-западный склон горы. Преобладание в первой трети осинника указывало на плодородные земли. И темнеющий кедровый ложок, пересекающий узкой лентой склон, явно указывал на наличие в этом месте ручья. Вскоре нашли подходящую поляну и единогласно признали — лучшего места для заимки не найти: земли хорошие, вода рядом. Лес под пашни, конечно, придётся корчевать, а для скотины сено можно накосить в пойме. Уже перед сном Исай засомневался: не слишком ли близко от Тишей? Если там начнут организовывать артель, то могут и сюда добраться. И предложил поискать ещё где-нибудь выше по Абакану, на что Степан ответил:

— По Абакану вряд ли найдём, а вот если перевалить Сельгинские гольцы и по Чульче — точно можно спрятаться. Вот только времени это займёт немало — туда неделя и обратно. Полмесяца получается.

— А чо, в Тишах сейчас большой работы нет. Посадку сделали, а к покосу в самый раз управимся, — включился в разговор Карп.

— С продуктами негусто, но, даст Бог, по дороге мяса добудем, — согласился Степан, — или рыбы на слиянии трёх речек наловим, подвялим, а за одним и посмотрим.

Когда с Софоном отряд проводили, я присмотрел там одно местечко.

На том и порешили. С первыми лучами солнца завьючили лошадей и двинулись дальше. Ближе к вечеру вышли на слияние Сектыозека, Ерината и Абакана. На следующий день Степан с Исаем занялись рыбалкой, а Карп пошёл осмотреть окрестности. Перед уходом старшой посоветовал:

— Карпа, видишь на солнцепёчном склоне за Еринатом прилавочек? Сходи туда, глянь.

Сразу понравилась ему эта, хоть и небольшая, но уютная терраса. «Две семьи с хозяйством тут точно могли бы уместиться», — отметил про себя Карп. Поднялся на склон, поковырял посохом землю — чёрная. «Доброе местечко», — ещё раз убедился Карп. От холодных северных ветров надёжно закрывает вставший стеной Ярышкольский голец. И вода рядом. А с реки не сразу бросается в глаза несведущему человеку этот прилавок. Что-то подсказывало ему: ещё не раз вернётся гонимый на слияние трёх речек. И не знал, конечно, что именно здесь, много лет спустя, догорит лучина его жизни и предстанет на высший суд душа раба Божия Карпа.

А мужики, тем временем, наловили на ямках рыбы и, соорудив из таловых прутьев коптильню, развели дымный костёр. Когда вернулся Карп, разложенные на сетке харюза начали аппетитно румяниться. Рассказал за обедом Карп про полочку над Еринатом, и что места там только на две семьи с хозяйством.

— Ну что ж, завтра, с утра пораньше, до жары, будем вывершивать вон ту гору, — сказал Степан и указал на полдень.

— А за день управимся? — спросил Исай, глядя на крутяк.

— Вылезем к обеду, даст Бог, — ответил знающий Степан.

— А что, рекой уже не пройти? — подал голос Карп.

— Нет, там щёки и водопады. Может по малой воде в конце августа и можно, но шибко наломаешься и измокнешь, а с конями точно не пройти, — объяснил старший брат.

Утром следующего дня собрали явно потерявшую за ночь в весе подсушенную и подвяленную рыбу, упаковали в походные берестяные чуманы и завьючили коней. Подъём в горы и, правда, оказался легче, чем предполагал Исай. По самой гривке шла зверовая тропа, проложенная маралами и медведями не за один век, так что к обеду выбились в гольцы. Дальше путь пролегал строго на юг, через водораздельный и пограничный с Алтаем хребет Тудой, потом — верховья речки Кыги и далее оставалась последняя, и самая сложная преграда — Сельгинские пики. С перевала открывалась вся пойма реки Чульча́ на многие километры вплоть до впадения в Чулышман. За неделю мужики одолели этот непростой маршрут. Благо, всё это время стояла хорошая погода. Уже на спуске в Чульчу, на уровне альпийских лугов путники встретили троих конных алтайцев. Положили руки на карабины, но увидев дружелюбно улыбающегося старика, немного успокоились.

— Кержак, однако, — не то спросил, не то подтвердил свою догадку улыбчивый житель «гор золотых».

Конечно, бороды и домотканая одежда за версту указывали кто перед тобой.

— Едак, христиане мы, — подтвердил после взаимных приветствий Степан. — А вы, поди, из местных будете?

— Чулышманские мы. Вот с сыновьями за мясом поехали, — объявил старший.

— А мы с абаканских Тишей. Поди, про лыковскую заимку слыхали?

— Слыхали, зачем не слыхали. Далеко вас, однако, занесло. Видать неспроста тайгу столько дней топчите? — и, посмотрев на запад, добавил: — Солнце скоро за горы зацепится, пора табориться.

— Добре, — обрадовался Степан, было о чём расспросить местного старика, — и мы, пожалуй, тут заночуем.

У ближайшего ключика развьючили коней, давая отдохнуть и попастись на сочных гольцевых травах. Развели два костра и ужинали отдельно. Алтайцы по этому поводу вопросов не задавали — знали обычаи староверов. После ужина и вечерней молитвы подтянулись мужики к костру чулышманцев для общения. Познакомились: отца звали Ена, а сыновей он представил на русский манер — Петряй и Санька. Парни по-русски говорили плохо, потому больше молчали и только в непонятных местах просили отца перевести. А разговорчивый дед был не прочь на сон грядущий язык почесать, да и новости с Абакана узнать, чтобы рассказать потом землякам.

Поведал Степан, по какой такой нужде перевалили через две гряды. И про артели рассказал, и про то, как: община послала их поискать подходящее место для скрытного житья. Вот и решили поискать оное в чулышманских покотях. Задумался Ена над Степановыми словами. Пристально посмотрел на рыжебородого и спросил:

— Однако, у тебя что — горло крепкий?

Не поняли вопроса мужики, переглянулись. А старик, тем временем, продолжил:

— Спать рано ещё, поэтому скажу вам, что было по Чулышману три зимы тому. Когда с Саян пришли белые большой силой, многие наши подумали, что за ними власть. Кормили их: лепёшки давали, и мясо с рыбой давали. Потом пришли красные и прогнали белых. А за то, что мы кормили их, красные не один аил по Чулышману вырезали. Как барашков резали: старенький или маленький — шибко не разбирали. Я своих в горы успел увезти, на верхнее стойбище, а после зимовки, как всё поутихло, спустились в Балыкчу. Опустела деревня. Те, кто остались, рассказали, что тут было. Так что, если узнает Политбюро, что вы тут, в Сильге спрятались, будет искать, а найдёт — худо будет, однако.

Озадачил и напугал старик своим рассказом староверов.

— А кто такой этот Политбюро? — с трудом выговорил Карп.

— Очень худой человек, самый худой из красных. Шатуна встретишь зимой в тайге, и тот ласковей будет этого Политбюро, — так Ена персонифицировал коллективный орган новой власти.

О многом ещё переговорили путники. Долго горел в эту звёздную ночь, среди редкого кедрача, костёр. А когда чулышманский татарин, так алтайцев раньше называли кержаки, сказал, что «товарищи» стали пограну строить и патруль будет ходить по Чульче, аж до верховий Малого Абакана, поняли мужики — на Алтай дорога заказана. Когда укладывались спать, Степан подытожил события этого вечера:

— Это Никола-угодник свёл нас тут, предостерёг, чтоб на Алтай не ходили.

Утром распрощались с новыми знакомыми и тронулись в обратный путь. Дорога домой была легче и быстрее по уже знакомой тропе, и всё больше под горку. За неделю дошли до Тишей. В пути все думали — куда переселяться? Кроме Каира на ум ничего не приходило. Исай, как: человек военный понял — окружают. А братья лесовики-охотники нашли своё подходящее слово — обложили. И сколько ещё продлится их затворничество незамеченным, вот вопрос вопросов.

Когда путешественники вернулись в Тиши, оказалось, что на заимке в их отсутствие уже побывали представители Советской власти с охраной. Агитировали вступать в артель. Говорили, что военный коммунизм сменился новой экономической политикой и теперь их никто не тронет, а будут жить, как и жили до этого: рыбу ловить и охотиться, но только под контролем властей и сдавать добытое государству. За это обещали платить и помогать с продуктами. Перспектива будущих взаимоотношений, при условии согласия общины организовать артель, вырисовывалась безоблачная. В случае же отказа — пеняйте на себя. Советская власть не потерпит на своей территории неучтённых и не вовлечённых в общее дело людей. Дали время подумать и уехали. Таёжникам предстоял выбор между кнутом и пряником. Вот тут и стали ломаться копья в жарких спорах о будущем заимки и её обитателей. Кто-то призывал уходить дальше, кто-то предлагал остаться и создать артель, помня об обещанной агитаторами продуктовой помощи. Для большинства это было едва ли не самым важным. Ведь после гражданской войны крупу и муку достать было очень сложно. Думали так:

«Рыбы в Абакане ловить, не переловить. Какая разница? — раньше купцам продавали, а теперь «товарищам». Вот, если в молении начнут ущемлять, тогда и подумаем».

Самыми активными противниками ухода были Золотаевы, Самойловы и Чепкасовы. Как-то в запале Осип Лыков высказал Софону:

— Ну, куда тебе уходить от своих курочек? И перчик красный оставлять жалко — посохнет.

Это правда, только Софон Чепкасов держал на заимке кур, а в окошке его избы красовался горшочек с красным перцем. Но и намёк был в словах Осипа. Вся заимка знала, какая у Натальи Никитичны «головная боль» от мужа. Несмотря ни на возраст, ни на горб на спине не угомонился мужик — так и остался большим охотником до молодух. А те нередко отвечали ему взаимностью. И отец Ефросин напрасно цитировал из Писания, увещевая безобразника. Поняв тщетность своих попыток — махнул рукой, руководствуясь евангельским наставлением не бросать жемчуга перед свиньями.

Об отце Ефросине известно немного. До накрытия в Ашпанакском монастыре величался Епифанием Ефимовичем. Родом был, как и Лыковы, из Тобольского уезда. Семейная жизнь не задалась: первая жена Лукерья рано умерла, а вторая сбежала. После этого Епифаний принял монашеский чин от игуменьи Елизаветы, настоятельницы Ашпанакского женского монастыря, что на Алтае.

Итак, отринувших лукавые агитаторские посылы и готовых уходить дальше, оказалось всего три семьи: Лыковы, Саночкины и Русаковы, а также отец Ефросин и дедушка Назарий с сыном. Долго обдумывали главы семейств маршрут предстоящей экспедиции. То, что с пересёлкой тянуть нельзя — всем было ясно. И надо постараться уже в этом году, ещё до наступления холодов построить, хотя бы, пару изб и подготовить пашни под посадку. А на следующий год, как только сойдёт большая вода, можно заводить скотину на новое жильё. Поэтому молодёжь уходила строить и готовить место для переезда, а старшей пока оставались в Тишах. Недолго побыли Степан, Карп и Исай на заимке, опять приходилось идти на Каир. Степан взял с собой жену Зиновию. Успел истосковаться по супруге, а тут опять уходить. Да и готовить для работников нужно было кому-то. Группу ещё усилили двумя старшими, мастеровыми и крепкими мужиками. Сват Галактион и отец Ефросин возглавили отряд.

В середине июля отправились добровольные затворники осваивать устье реки Каирсу. На этот раз пришлось завьючивать пилы, топоры, тесла и прочий плотницкий инструмент. Когда прибыли на место и старшие одобрили выбор, сделанный первой экспедицией, сразу же, без раскачки приступили к строительству. Времени до белых мух оставалось всего полтора-два месяца, а успеть надо было много. Помимо строительства двух изб и корчёвки леса под пашни, предстояло ещё чистить поляны под покосы в пойме Абакана и наловить на зиму рыбы.

В Тишах тоже не бездельничали. Привычный объём работы — покос и уборка — остались, а рабочих рук убыло. Старики Лыковы остались с младшим Евдокимом. У Саночкиных — супруга Галактиона Анна с дочерью Анастасией. Русаковы на Каир не пошли, отложили до весны. Тем более, у Петра и Меланьи был всего один сын-подросток Устин. И старикам надо было помочь. В моральном плане оставшимся стало тоже непросто. Раскол, произошедший в общине после прихода агитаторов, ещё больше обозначился…

Вот так и получилось: вроде бы заимка ещё лыковская и сам дед Осип живёт в Тишах, не переехал пока на Каир, но его уже никто не слушает. Власть перешла в руки триумвирата Золотаевых, Самойловых и Чепкасовых. И ещё она проблема возникла в семье Лыковых — Евдоким без удержу стал наседать на родителей: «Поехали свататься к Казаниным в Ашпанак». Где он виделся с Аксиньей: то ли когда Казанины приезжали с дочерью в Тиши, или на Лебяде у Ивана Новикова пути молодых пересеклись — неизвестно. Одно заладил: «После Успеньего поста надо ехать на Алтай, пока другие не просватали». Пытались вразумить младшего родители — нельзя, мол, вперёд Карпа, не по правилам. На что Евдоким отвечал:

— Он может до старости за Пелагеей сохнуть будет, мне что, совсем тогда не светит? А на Каир уйдём — ещё тяжельше будет. Давай, тятенька нынче это порешаем.

— А здря не проездим, согласны ли будут родители и Аксинья? — начали сдаваться старики.

— Не проездим, — заверил жених.

— И в кого он такой упрямый уродился? — сетовала после Раиса Агафоновна.

— А Дарья в кого? — возразил отец. — В тебя они такие упёртые. Станут на своём — ничем не вразумишь!

А Евдоким одним своим видом внушал непоколебимость в принятом им решении. К двадцати годам окреп и возмужал паря. Не было равных ему на заимке ни в силе, ни в решительности. Не робел Евдоким ни перед человеком, ни перед зверем.

Был такой случай, уже после гражданской, когда в тайге ещё прятались разрозненные отряды не то соловьёвцев, не то простых бандитов. На заимку пожаловали несколько истощённых, явно нездешних людей. В главарях у них был черкес. Заспорили пришлые с Осипом Лыковым. Слово за слово — бандит начал дерзить старику. Тот его пытался осадить, на что горячий кавказец разразился площадной бранью и выхватил кинжал. Тут встал скалой Евдоким на защиту отца. Защёлкали затворы. Но, увидев спешащих на выручку мужиков с винтовками наперевес, пришельцы быстро успокоились и запросили продуктов. Выпроводили непрошеных гостей, не стали грех на душу брать. После этого случая Осип Ефимович по-особому стал относиться к меньшому.

— Ведь это ж надо, не забоялся! Их пятеро вооружённых, а он один с голыми руками встал и только твердит, набычась: «А ну, не тронь тятеньку!» — не уставал повторять соседям довольный своим чадом отец.

И вот теперь Евдоким запросил родителей о скорой свадьбе. Если Карп после истории с Пелагеей о девках и слышать не хочет, так хоть младший, может быть, внуками порадует. У Дарьи пусто, и вообще непонятно, что сейчас там происходит. Степан вот уже пять лет живёт с Зиновией и никого. Пообещали родители перед уборкой выкроить дней десять и съездить в Ашпанак. К этому времени сват Галактион с Карпом должны с Каира приехать за продуктами. Вот и побудет недельку на хозяйстве, если сам к супружеской жизни не стремится.

А на Каире строительные работы близились к завершению. К концу августа одна изба была полностью готова, а на вторую возводили стропила под кровлю. Договорённость о том, что к новолетию Галактион с Карпом вернутся в Тиши за продуктами, была изначально. А оставшиеся должны были заниматься подготовкой пашни и рыбалкой.

В Тишах их возвращения ждали с нетерпением, и когда в первых числах сентября они прибыли на заимку, Осип Ефимович, не дожидаясь утра, под вечер пошёл к Саночкиным. Галактион после баньки, за накрытым столом принял гостя.

— Здорово живёте, сваты! Ангела за трапезой! — поприветствовал Лыков присутствующих, войдя в дом.

— Здорово живёшь, Осип Ефимович! Милости просим отужинать с нами, — пригласила хозяйка.

После ужина разговорились о предстоящей пересёлке.

— Ну, что скажешь? Как тебе место? — спросил Осип Галактиона.

— Доброе место робяты выбрали. По всему видно, что посуше и потеплее будет, чем в Тишах. Я так думаю: рожь можно весной посеять, должна успеть вызреть.

— А пшеница?

— Можно и её немного, для пробы.

— А молоть как?

— В том-то и дело. Я как: увидел ключик — сразу смекнул, что под водопадом струя сильная, можно водяную мельницу тут построить. На следующий год, Бог даст, соорудим подобную той, что была у меня в Шадрино. Ты должон помнить.

— Как не помнить, если сам к тебе не раз с зерном приезжал. Это хорошо, если своя мука будет. А про мои новости, небось, уже слыхал?

— Конечно, наслышан. Настёнка первым делом сообщила, что Евдоким на Аксинью Казанину глаз положил. Ему что, местных мало? Любая за такого героя пойдёт!

— Я ему то же самое говорил. И слушать не хочет! Аксинью ему подавай и всё тут! Тяжело сейчас её матери одной с семерыми. Добре, что старшие уже взрослые.

— Благодаря красным овдовела Варвара.

— Да, по-зверски обошлись антихристовы слуги с мужиком. Говорят, в прорубь головой сунули.

— А за что? Так и неясно?

— Сказывали ашпанакские, будто бы у Прокла документы спрашивали. Письма у него нашли, которые нёс на Лебядь к Новикову. Видимо, спьяну не поняли голодранцы-грабодиры — что за письма — посчитали за лазутчика. У них уже было несколько пойманных мужиков. Вот его с ними заодно связанных в прорубь живыми и затолкали, упокой Господь души их. Вот ещё что, Галактион. Завтра с утра мы едем в Ашпанак. Может, там будут спрашивать насчёт переселки. Если кто из них захочет на Каир перебраться — место там ещё есть?

— Хватит. Семей десять с хозяйством найдут убежище. Но, ты смотри, шибко посторонним не болтай. Если только Варваре или кому из родных, но так, чтобы лишние не знали.

— Да уж, слава Богу, грамотный. Понимаю с кем говорить, а с кем помолчать. Знайку к обрыву ведут, а незнайка на печке лежит. Вот ещё, что хотел спросить у тебя, сват. Есть ли резон всю зиму молодым на Каире жить? Что-то тревожно тут на заимке стало. Золотаевы с Самойловыми искоса поглядывают. Небрежение в молении стали проявлять. И речи богопротивные ведут. Видно, сильно на них повлияли эти агитаторы. Это сейчас так:, а что будет на заимке, когда артель антихристы организуют?! Скорей бы весна, да на Каир перебраться!

— Верно мыслишь, Осип. Мне Анна кое-что успела рассказать, что тут деется. Давай так сделаем. Если, даст Бог, у вас в Ашпанаке всё устроится, тогда на Каир отправим Евдокима с Аксиньей в помощь, а я их проведу и вернусь обратно с отцом Ефросином. Всё-таки он ещё сможет одёрнуть отступников. А молодёжь пущай закончит со строительством. По всем приметам, осень нынче тёплая будет. И поохотиться мужики там хотели. А перед Рожеством на лыжах вернутся в Тиши. Поживут на заимке пару месяцев, а затем в марте по Чарыму зайдут обратно на Каир, на посадку.

Смысл зимовки на Каире был, как раз и связан с посадкой, которая приходилась на самую большую вешнюю воду. Поэтому с апреля, когда в тайге распута стоит и до конца июня, пока не сойдёт большая вода, на Каир попасть невозможно. Тем более что будущее обиталище находилось на противоположном берегу Абакана.

— Едак добре, — поддержал Осип родственника. — Да и всем вертаться в марте, пожалуй, резона нет. Степана с Зиновией можно и тут оставить. Помогут скотину загнать, а то нам старикам со всем стадом не управиться. «Товарищи», поди, раньше июля не объявятся. А мы к этому времени, даст Бог, на Каире уже будем.

В Ашпанаке Лыковых уже ждали. Аксинья рассказала матери, что с Евдокимом условились на осень. Старика Осипа и бабку Раису на Алтае многие знали как «крепких христиан», а молва о Евдокимовых подвигах далеко разошлась по округе. Поэтому Варвара не возражала, что старшая замуж собралась. Ещё четыре девки и два парня оставались у неё на руках. Потому, когда Лыковы с сыном и подарками пожаловали к Казаниным, со свадьбой медлить не стали.

— Ну, что ж, доченька. Значит и твоё время пришло. Я тоже за твоего тятеньку семнадцати лет вышла. Жаль, не дожил он до этого дня. А за Евдокимом, как за каменной стеной будешь, — благословила на браге Варвара.

Местный наставник дедушка Полиект провёл службу и обрачил молодых. Сыграв свадьбу и погостив несколько дней в Ашпанаке, Лыковы с молодой невесткой отправились в обратный путь. Разгуливать было некогда, пришло время уборки.

Осень 1926 года и правда выдалась тёплая и сухая. И как только выкопали картошку, стали собираться на Каир. Помимо продуктов нужно было завезти, пока тепло, и картошку для весенней посадки. Так что молодым предстояло свой медовый месяц провести на новом месте.

Удивил, конечно, Евдоким мужиков на Каире, когда привёл с собою молодую жену. Исай Назарович сказал, обращаясь к Карпу:

— Ну, что? Утёр тебе нос меньшой! Видишь, какую красавицу отхватил.

— Ничего, какие наши годы! Найдём и Карпу невесту, — вступился Степан за среднего брата.

За те две недели, пока Галактион Ефимович с Карпом ездили в Тиши, мужики закончили вторую избу и начали строить баню…

После того, как Галактион с отцом Ефросином отбыли обратно в Тиши, оставшийся народ заселился в построенные избы. В одном доме с молодыми жил Карп, а к Степану с Зиновией временно подселился Исай Назарович. До весны никаких ярких событий не произошло, разве что опять Карпа с Евдокимом медведь, вернее медведица, проверила на прочность. В середине октября, после Покрова ушли братья с разведкой в верховья Каирсу. Хорошая речка, плавно выходит в гольцы, богата зверем. Один минус — на протяжении тридцати километров до самых истоков не поймать ни одного харюзка. Чуть выше устья, километра на два от слияния с Абаканом, Каирсу зажимают с двух сторон каменные щёки. А на выходе из этого каньона образовалась ступенька, метров десять-пятнадцать — не больше, но рыбе этот водопад уже не преодолеть. Поэтому, кроме бычков с мизинец никакой другой рыбы нет. И вот, когда братья Лыковы по чернотропу дошли до предгольцевья, где кедры чуть выше человеческого роста чернели среди царства ракитника и карликовой берёзки, наткнулись на свежие следы медведицы с медвежонком. Такое близкое присутствие зверя совсем не обрадовало таёжников, да ещё ветер, как назло, встречный — относит запах в сторону, а горные ключики заглушают звук: шагов. Не успели мужики всё это осмыслить, как вдруг из зарослей, метрах в пятидесяти от них, на тропу выскочил медвежонок.

— Ну, значит и мамка рядом, — сказал Карп и сдёрнул с плеча карабин.

Евдоким, конечно, последовал его примеру и, уйдя с линии огня, приложил свою трёхлинейку к плечу. А любопытный малой ещё и засеменил в сторону братьев.

— Куда прёшь! Пошёл, дурак! — заорал на него Евдоким.

Медвежонок заверещал, испуганный незнакомыми звуками и тут же, рассекая плотную стену ракитника, прямо на них выскочила разъярённая медведица — только держись! Седьмая пуля сразила зверя.

— Ох, дурачок, дурачок — сказал Карп в адрес убежавшего медвежонка и осматривая убитую медведицу. — Мамку твою через тебя погубили, а теперь и сам пропадёшь.

Вынуждены были братья убить хищницу, защищая свою жизнь. Не зря говорят, что лучше с тремя медведями встретиться, чем с одной медведицей, защищающей своё потомство. Бессмысленным было это убийство ещё и потому, что не едят староверы медвежатину. Религиозный запрет распространяется на всех зверей имеющих лапу, а не копыто. Это многовековое табу нашло в наше время и научное обоснование: косолапый является носителем множества болезней опасных для человека. Поэтому медведей кержаки били исключительно в целях самообороны, или уж сильно обнаглевших, нападавших на скотину.

Рыбу на зиму наловили в Абакане. Ради экономии времени и результативности поставили заездок. Мне не раз приходилось на Еринате, помогая Агафье, возводить это гидротехническое сооружение. Попробую описать принцип его действия. Трёхногими козлами, на мелководном плёсе перегораживается река. В зависимости от её ширины и силы течения, таковых готовится от десяти до тридцати штук. Затем, из толстых жердей и сплетённого из таловых прутьев частокола перегораживается Абакан. Вода сквозь прутья, естественно, проходит, а рыба нет. У самого берега делается проход, в который устанавливается, либо плетённая из того же тальника большая «морда», либо корзина из жердей, куда сваливается рыба. До семидесяти пудов ловили во время сезонного хода рыбы таким заездком. А забаву с удочкой оставляли мальчишкам.

Возвращение братьев Лыковых перед Рожеством в Тиши у многих на заимке язык укоротило. Особенно побаивались поселяне неукротимого Евдокима. Сразу поняли братья, кто был главным возмутителем спокойствия в общине: Ермила Золотаев всячески старался вбить клин между уходившими на Каирсу и остающимися в Тишах. Решили Лыковы поговорить с баламутом. Но, как ни старался Степан перевести разговор в мирное русло, не вняли ему ни Ермила, ни Карп с Евдокимом. Жёсткий разговор получился. В завершение Евдоким пригрозил:

— Смотри, Ермила Васильевич. Если прознаем, что ты навёл на нас новую власть и сказал, куда мы ушли — не жди добра.

Об истинных причинах, побудивших Золотаева так сразу «полюбить» Советы сейчас можно только догадываться. Тут, конечно, и юношеская обида, и жажда лидерства. Возможны и другие мотивы, но людей, что-либо знающих об этом, уже давно нет в живых.

Между тем, Карп Осипович Лыков пересмотрел своё отношение к браку. Почти три месяца, невольно проведённые в одной избе с молодыми Евдокимом и Аксиньей подвигли его серьёзно задуматься о супружеской жизни. Старший Степан, со своей стороны, тоже посодействовал переменам в сознании брата: есть, мол, девка из хорошей семьи, грамотная и самостоятельная, не чета заимским вертихвосткам. Не раз бывал Степан Осипович на Алтае у Дайбовых. Там ему сразу приглянулась старшая дочь Карпа Николаевича и Агафьи Фёдоровны Акикина. Скромная и покладистая, она соответствовала всем представлениям о роли и месте женщины в христианской семье.

Растревожили эти разговоры сердце двадцатишестилетнего Карпа, тем более что к иночеству у него призвания не было. Поэтому, однажды, сам заговорил он со старшим братом о том, как бы выкроить время и съездить на Бию. Степан в ответ на это предложил следующее:

— Сейчас, Карпа, времени на поездку нет. Сам понимаешь, сначала переселку провести надо. И, даже если сейчас получишь согласие на брак, куда приведёшь молодую? А Дайбовы не Казанины — на поляну дочь не отдадут. Поэтому, сперва, этим летом срубим тебе избу, а в августе, если Бог даст жизни, обязательно съездим с тобой на Бию. Но, чтобы заручиться поддержкой родителей и показать свои намерения, пошлём какой-нибудь гостинец. Думаю, что Карп Николаевич возражать не будет. Я его давно знаю: уважаемый и значимый человек и о нашей семье не раз по-доброму отзывался.

— А что послать и с кем? — спросил Карп, прислушиваясь к мудрым советам старшего брата.

— Наши мужики наверняка на Алтай в марте поедут, рыбу и мясо на муку и крупу менять. Вот с ними и пошлём озёрных сигов в гостинец. У них там, на Бие такой рыбы не водится. Я с Зиновией остаюсь в Тишах и сам отберу покрупнее.

— И в туесок, какой покрасивше, сложи.

— Не беспокойся,— рассмеялся довольный Степан. — Всё сделаю как надо.

Успокоенный и обнадёженный ушёл Карп в начале марта на Каирсу. Гружённые под завязку, тяжело шли по оглубевшему за зиму снегу, поочерёдно топтали лыжню три мужика. Часто, чтобы избежать наледей и проталин, выбирались на берег и шли речными террасами, что ещё более усложняло путь. Но, что бы там ни было, через неделю четверо путников: Исай Назарович, Карп, Евдоким и Аксинья, добрались-таки до устья Каирсу.

В дороге и уже на месте, всё думал Карп: «Где сейчас туесок с сигами? Вышли мужики из Тишей, а может быть уже перевалили через Бийскую гриву, а там рукой подать до заимки Дайбовых». Сладко замирало сердце, разбуженное весной и думами о ещё незнакомой девушке.

По прибытии на будущую заимку воочию убедились кержаки, что устье Каирсу посуше будет. Если в районе Тишей к концу зимы снегу навалило шесть четвертей, т.е. около полутора метров, то на новом месте всего чуть более полуметра. Вот так в горах — и ста километров нет, а осадков в три раза меньше. Другими глазами смотрел Карп на всё вокруг. Первым делом стал подбирать место под будущую избу. А как только лес стал отходить на апрельском солнышке от зимней спячки, и пока не началось сокодвижение, принялись мужики валить и шкурить охватные кедры. Пилили на семиметровые сутунки, подваживали и укладывали на пролежни, чтобы брёвна к началу строительства успели немного просохнуть и полегчать. Таким образом, когда наступил май, и земля прогрелась для посадки, мужики уже наготовили брёвен не на одну избу.

Зная на собственном опыте, как Агафья относится к главной кормилице — барыне-картошке, как готовит под неё землю, можно судить и об отношении её предков к этому растению и столь же трепетному приготовлению к посадочному процессу сей незаменимой культуры. Картофель недели за две до посадки заносили в избу и рассыпали на расстилы, давая ему прорасти. Затем разрезали клубни на три-четыре части, по количеству ростков. После этого приступали к посадке. Вскопав целик мотыгами, давали земле сутки прогреться на солнышке. А на следующий день разбивали комья земли, рыхлили пласты и укладывали, некогда так нелюбимые староверами плоды, в землю.

Далеко за полночь уходили первые целинники с пашни. Кроме картошки посадили редьку, тыкву, репу и брюкву. По наказу Галактиона небольшую поляну для пробы засеяли пшеницей. На большее не хватило ни времени, ни сил.

Автор: Сергей Усик (Горный Алтай)

Источник: «Сибирский старообрядец», №8 2016.

Фото автора и из открытых источников.